Муравейник Хеллстрома.[Херберт Ф. Муравейник Хеллс - Страница 111

111

Снова тишина.

— Ведь мы должны были знать, — продолжал Голдмен. — Вы помните слова Бога о том, что никто не должен заглядывать в будущее и знать час своей смерти. Когда мы отправили Скотта в прошлое, будущее закрылось перед ним и вся его память осталась в будущем. Как же он мог помнить о том, чего еще не было?

— Мы могли бы попытаться еще раз, — прошептал Зви.

— И снова потерпели бы неудачу, — покачал головой Голдмен. — Мы напоминаем детей, которые забавляются неизвестностью. Ведь все, что было, уже было. Я хочу продемонстрировать вам это. — Он обратился ко мне: — Скотт, вы помните, где бросили саквояж?

— Конечно помню. Это было минуту тому назад.

— Это было семьдесят пять лет тому назад. Далеко отсюда?

— На обочине дороги у подножия холма.

Голдмен взял лопату, стоявшую около старой угольной печи в углу пакгауза, и вышел. Мы поняли, что он задумал, и тоже отправились к подножию холма. Вечерело. Воздух был холодным и чистым. Весеннее солнце освещало своими лучами холмы Коннектикута.

— Скотт, покажите, где?

Я достаточно быстро нашел место, взял лопату из рук этого тщедушного человека и принялся копать. Шесть-семь дюймов — старые листья, слой мягкой глины, какой-то мусор и, наконец, истлевший угол саквояжа. Мы вынимали куски разорванной кожи, несколько сорочек, пару нательного белья. Все это разваливалось и крошилось в руках.

— Свершилось, — произнес Голдмен. — Разум Божий? Мы даже собственного разума не знаем. Ничего, ничего нельзя изменить в прошлом. А в будущем? Возможно, будущее мы сможем изменять — но очень осторожно.

Дыра в полу

— Так его перетак… — грубо выругался Робинсон.

— А ты разве не знал? Он ведь друг комиссара…

— Будь у меня мозгов побольше, — сказал Мак-Кейб, — я стал бы писателем, а не полицейским. Взять хотя бы этого парня из полиции Лос-Анджелеса. Написал книгу, которая стала бестселлером, заработал кучу денег, но остался в полиции. С ума сойти можно. Я сам книгу не читал, но фильм смотрел, А ты, Роб?

— Да, видал.

— Хорошая киношка.

— Паршивая, — ответил Робинсон, круглолицый негр с заразительной улыбкой.

— Ну, это только твое мнение. Лос-Анджелес тебе не Нью-Йорк.

— Трепотня это.

— Ты жил в Лос-Анджелесе? — спросил меня Мак-Кейб. Он был старше Робинсона, сорокалетний толстеющий человек с плоским лицом и маленькими подозрительными голубыми глазами. Мне нравилось, как он разговаривал с Робинсоном — легкий обмен колкостями, но никакой грубости.

Прозвучал зуммер вызова. Мак-Кейб принял информацию, а Робинсон нажал на газ и включил сирену.

— Нападение, — бросил Мак-Кейб.

Оказалось, два юнца на 116-й улице выхватили сумочку у какой-то женщины. Юнцы сбежали, а женщина была в шоке, плакала — словом, ничего серьезного. Пока Мак-Кейб успокаивал женщину и убеждал зевак разойтись, Робинсон взял описание нападавших, выяснил содержимое сумочки.

— В этом городе, наверно, десять тысяч сопляков, готовых выхватить сумку, и как их найти, а если и найдешь, то что с ними делать? Так ты говоришь, что был в Лос-Анджелесе?

— Несколько раз.

— Мерзкий город, — сказал Робинсон. — Едва держится.

— На что он похож? — Мак-Кейб хотел знать все.

— Трущобы такие же, если не хуже.

— А Голливуд, Беверли-Хиллз?

— Много солнца. Когда нет смога.

— Черт побери, — размечтался Мак-Кейб, — ни тебе плащей, ни снега, — оттруби еще шесть лет, а потом бери жену и мотай на запад.

Мы остановились, и Робинсон выписал квитанцию на грузовик, неправильно припаркованный перед пожарным гидрантом.

— Ты принимал когда-нибудь роды? — спросил я его.

Он ухмыльнулся и глянул на меня в зеркало.

— Спроси Мак-Кейба.

— Семь раз, — ответил Мак-Кейб. — Это я не говорю о тех случаях, когда приходилось отвозить их в госпиталь. Семь раз от начала до конца, включая шлепок по заднице младенца, чтобы заставить его кричать.

— Один раз даже была двойня, — вспомнил Робинсон.

— Как вы себя при этом чувствовали? Ну, когда делали это, и ребенок живой и плачет?

— Отлично чувствовали.

— Паришь в небесах, — сказал Робинсон. — Хорошее чувство. Так же, наверно, чувствует себя наркоман, когда после нескольких неудачных попыток попадает наконец иглой в вену. Замечательно.

— Это компенсирует все остальное?

Последовала долгая пауза, прежде чем Мак-Кейб спросил меня:

— Что именно?

— Один сукин сын, — сказал Робинсон медленно, — приставил свою пушку мне к животу и трижды нажал на курок. Нет, не компенсирует.

— Вшивый ночной рейд, — пояснил Мак-Кейб. — Такое случается один раз из тысячи.

— Он пролил негритянскую кровь, — сказал Робинсон.

Следующие десять минут мы ехали молча. Возможно, из-за последней фразы Робинсона, возможно, им просто не нравилось, что я сидел на заднем сиденье. Затем они получили вызов, и Мак-Кейб объяснил, что что-то случилось в доме на 118-й улице.

— Что-нибудь веселенькое, — сказал Робинсон. — Пол провалился, потолок обрушился, детей крысы съели. Я вырос в таком доме. Не могу этого простить отцу. До сих пор не могу.

— Разве те, кто там живет, могут куда-нибудь съехать?

— Прочь. Куда угодно, только прочь.

— Нельзя просто писать о полицейских, — вмешался Робинсон. — Полицейский — это общественная реакция. Проваливается пол — зовут полицейских. А что, черт возьми, мы можем сделать? Заново отстроить эти крысиные ловушки?

Мы въехали на 118-ю улицу и увидели полдюжины людей, собравшихся перед одним из домов. Кто-то из них сообщил, что звонила миссис Гонсалез и что ее квартира на четвертом этаже.

111