— А все остальные считают, что все дело в мусоре. Кроме того, ты так и не заплатил зубному врачу. Счет просрочен на четыре месяца. Доктор Штайнман собирается подать на нас в суд.
— Прямо уж в суд. Зубные врачи не судятся.
— Он говорит, что ты — потенциально самый богатый человек в мире, и это оправдывает его иск.
Профессор что-то подсчитал на салфетке.
— Поразительно! — воскликнул он. — Знаешь, сколько мусора уже свалено в обруч?
— А ты знаешь, что ты мог бы получать отчисления с каждого фунта этого мусора? Сегодня звонил адвокат, который собирается представлять…
— Больше миллиона тонн, — перебил он. — Только представь себе, больше миллиона тонн мусора. Что мы за странные существа. Веками философы искали теологическое обоснование существования человечества, но никому из них не пришло в голову, что мы — просто производители мусора.
— Он упомянул о платежах в пять центов с каждой тонны.
— Более миллиона тонн, — задумчиво повторил профессор. — Интересно, где они сейчас?
С того дня минуло три недели, и вот в 5.20 утра на асфальте Уолл-стрит появилась странная трещина. Такие дефекты нередко встречаются на городских улицах, не привлекая к себе никакого внимания, а тем более не вызывая тревоги; но наша трещина принялась расширяться.
Между 5.20 и 8.20 она удлинилась в два раза, а ее края раздвинулись на целый дюйм. Исходящий из нее запах привлек внимание людей, спешащих на работу. Прошел даже слух об утечке газа.
К десяти часам на месте происшествия появились машины компании «Кон Эдисон», ответственной за состояние газовых труб, а к одиннадцати полиция оцепила улицу. Края трещины, протянувшейся через всю улицу, раздвинулись по меньшей мере на восемь дюймов. Пошли пересуды о состоявшемся землетрясении, но Фордхэмовский университет сообщил, что сейсмограф не зарегистрировал ничего необычного — слабые колебания, но все в пределах нормы.
В обеденный перерыв улицы заполнились народом. От трещины, ставшей к этому времени узкой пещерой, исходил отчетливый запах тухлятины, такой тяжелый и неприятный, что полдюжины наиболее чувствительных желудков вывернуло наизнанку; а к часу дня лопнули водопроводные магистрали, и «Кон Эдисон» пришлось отключить не только газ, но и высоковольтные линии. В 14.10 наружу показался первый мусор.
Сначала он лишь слабо пробивался сквозь расщелину, но уже через час разлом расширился до трех футов, близлежащие постройки начали оседать и давать трещины, посыпался кирпич, и мусор мощным потоком, как лава из проснувшегося вулкана, устремился по Уолл-стрит. Конторы закрылись, служащие бросились наутек; маклеры, банкиры, секретарши — все без разбора пробирались через груды мусора. Несмотря на все усилия полиции и пожарных, несмотря на героические действия экипажей полицейских вертолетов, пять человек были засыпаны прибывающим мусором или заблокированы в аварийных зданиях. К пяти часам гора мусора достигла высоты десятиэтажного дома; отбросы стали растекаться в одну сторону по Бродвею, а в другую — по Ист-Ривер-драйв. Потом, словно древний вулкан, гора взорвалась, и мусор в течение часа падал на Манхэттен, как когда-то на Помпеи падал пепел.
Потом все быстро и внезапно прекратилось — так внезапно, что мэр так и не успел покинуть свой кабинет, продолжая сидеть и глядеть в окно на мусорный ковер, окружавший городскую ратушу.
Он поднял трубку телефона и, к удивлению своему, обнаружил, что связь еще работает. Он включил персональную линию; электрические импульсы пробились сквозь мусор, и в кабинете профессора Хеплмейера зазвонил телефон.
— Хеплмейер слушает, — сказал профессор.
— Это мэр.
— О, да-да. Я слышал. Мне очень жаль. Все уже кончилось?
— Похоже, что так, — ответил мэр.
— А Эрнест Силверман?
— О нем никаких известий, — сказал мэр.
— Очень учтиво с вашей стороны, что вы позвонили мне.
— Здесь столько мусора.
— Около двух миллионов тонн? — осторожно поинтересовался профессор.
— Может, чуть больше, может, чуть меньше. Как вы думаете, если чуть-чуть передвинуть обруч…
Профессор, не дослушав, повесил трубку и пошел на кухню, где его жена тушила говядину. Она поинтересовалась, кто звонил.
— Мэр.
— Да?
— Он хочет передвинуть обруч.
— Думаю, он очень предусмотрителен, раз сначала посоветовался с тобой.
— О, да. Да, в самом деле, — сказал профессор Хеплмейер, — мне надо подумать об этом.
— Надо так надо, — покорно отозвалась жена.
— Ты никогда не читаешь в постели, — сказал мистер Натли своей жене.
— Раньше читала, ты просто забыл, — возразила миссис Натли. — Но со временем мне стало нравиться просто лежать и думать. Чтобы собрать свою голову вместе — так говорят дети.
— Завидую. Ты всегда быстро засыпаешь.
— Не совсем так. Обычно, — ответила она. — Я думаю, просто женщины меньше мужчин переживают из-за пустяков.
— Меня это вовсе не волнует, — запротестовал мистер Натли, откладывая в сторону последний номер журнала «Нью-Йоркер» и выключая свет, — хотя и нахожу это чертовски неприятным. Дело не в бессоннице. Просто в голову иногда приходит мысль, которую трудно оттуда выбить.
— Сейчас тебе тоже пришла в голову такая мысль?
— Как сказать… Этот Ральф Томсон мне словно гвоздь в заднице, если это можно назвать мыслью.
— Во всяком случае, это не повод для бессонницы. Должна заметить, что он всегда казался мне довольно милым — как сосед. Мы иногда бываем хуже.